Академик РАН Гермоген Крымский: «Смысл моей жизни - наука»

YAKUTIA.INFO. В конце октября одному из ведущих научных институтов Якутска – Институту космофизики исполнилось 55 лет, а совсем недавно 80-летний юбилей был и у академика РАН Гермогена Филипповича Крымского, который всю жизнь проработал в этом институте, был его директором и одним из тех, кто вывел этот институт в разряд самых мощных исследовательских институтов, занимавшихся космофизикой в СССР.

О том, как появился институт, а также об основных вехах в его истории, достижениях и непростой ситуации, в которой находится ИКФИА, как, впрочем, и вся наука в России, рассказывает Гермоген Крымский. А начали мы беседу с того, как он сам пришел в науку, как попал в знаменитую лабораторию Юрия Георгиевича Шафера - основателя и первого директора ИКФИА.

Что повлияло на столь удачный выбор будущей профессии?

Конечно, огромное влияние на меня оказал мой учитель физики, сын ссыльных литовцев Удревич, когда я жил в Олекминске. Он был большим энтузиастом своего дела, хотя старше был всего на шесть лет. Этот человек был очень разносторонним - пел в хоре, играл в баскетбол. Но самое главное, он организовал при школе физический кружок. Я вспоминаю, что мы однажды купили радиоприемник и на его основе сделали школьный радиоузел - достали микрофоны, трансформаторы, я даже один из дома принес, разобрав свое радио. С этим радиоузлом мы делали школьные вечера, ставили пластинки. Хоть громкость была и небольшая, но там танцевали. Еще мы в этом кружке делали очень много физических опытов и, конечно же, решали задачи. А за год до того, как пришел этот учитель, в 8-м классе у нас был другой, с которым к физике я был не очень расположен - он учил так, что я ничего не понимал. Но учиться было нужно и когда наступило лето, то случилось так, что мне нужно было пасти нашу корову – я вбивал в землю кол, который был соединен с державшей ее веревкой, и она объедала траву вокруг. А в это время я решал задачи по физике и все то, что я не понимал до этого, я освоил тем летом. И когда к нам пришел новый учитель Удревич, я был вполне подготовлен.

Как получилось, что в институт попали именно в Якутск?

Это опять же совет учителя. Он понимал, что я пойду на физику, и советовал ехать именно в Якутск, поскольку говорил о том, что в центре в ВУЗах большие потоки и существует солидный разрыв между студентом и преподавателем. А в Якутске атмосфера камерная и, поэтому у студентов с преподавателями отношения более доверительные. И сейчас я думаю, что, пожалуй, он был прав.

А как же великие научные школы?

Конечно, великие школы имеют преимущество, но там можно и затеряться среди многих блестящих личностей, которые в них учатся. И я поехал поступать в Якутск, и к тому же у меня была серебряная медаль, дающая мне льготу. Таким образом, я сделал свой выбор.

А кто в то время преподавал в университете физику?

Как ни странно, это были ученики Юрия Георгиевича Шафера (основатель института, его первый директор доктор физико-математических наук - прим. авт.). Причем некоторые из них были даже старше него, было и такое. Вообще Шафер приехал в Якутск в 1935 году и организовал физическое отделение в пединституте.

И многие из тех ученых, которые были для моего поколения патриархами, были учениками Юрия Георгиевича. А сам он во время моей учебы уже не преподавал. Впервые я его встретил в 1956 году, когда в Якутске проходила научная сессия филиала АН. И тогда он произвел на меня большое впечатление - и своей особенной манерой держаться, и своей, видимо, военной, выправкой. И, кстати, на этой сессии в гостях у Шафера был чл.-корр. АН СССР Фейнберг Евгений Львович - очень яркая личность и довольно видный ученый. Впоследствии, спустя годы, я с ним познакомился, а тогда он мне тоже очень запомнился. В том же 1956 году открылось здание якутского филиала Академии наук (нынешнего президиума ЯНЦ). И с его открытием в Якутск, как я хорошо помню, приехала большая группа молодых ученых, особенно геологов. И как раз с тех пор наш якутский филиал начал расти, как на дрожжах. А если еще сказать несколько слов о Шафере, то нельзя не вспомнить и организованный им первый в Якутске авиакружок с парашютной вышкой, где он также воспитал несколько известных людей - как, например, знаменитого летчика Валерия Кузьмина. Одним словом, Юрий Георгиевич был личностью, которая очень притягивала к себе людей.

То есть если говорить о Вашей будущей работе, то вы именно тогда и заинтересовались тем направлением, которое развивал Шафер?

Да, сомнений, в общем-то, не было, но были другие обстоятельства - а именно система распределения. Хочешь - не хочешь, а пошлют тебя в школу, куда-нибудь в Алайховский улус и ничего с этим не поделать. А идти работать в школу я не хотел. И получилось с моим трудоустройством так, что я, в общем-то, попал в лабораторию, как говорится, по блату (смеется). У Шафера в то время работал Ариан Кузьмин (д.ф.-м.н., в разные годы был зам. директора ИКФИА, ректором ЯГУ - прим.автора), который так же, как и я, был олекминским. И вот однажды на Новый год в Якутск из Олекмы приехали родители жены, и мы пошли в гости.

А там как раз был Ариан Ильич Кузьмин. Мы познакомились. Он понял, что я хочу работать у них в лаборатории. Я был тогда еще студентом последнего курса и он сказал мне, чтобы я к нему пришел и получил от него задание для курсовой. Тогда у нас, кстати, дипломов не было, только курсовые, но вот эта моя работа, полученная от Ариана Ильича, пожалуй, тянула на диплом. Я выполнил это задание и по результатам получил высокую оценку. Но потом Кузьмин еще очень сильно постарался, чтобы из пединститута меня распределили в филиал. И тогда ректор нашего института Мординов пошел даже на нарушение, поскольку, как я уже говорил, распределения предполагались только в школы. И вот благодаря этому я в 1959 году попал в лабораторию физических проблем или ее называли еще лабораторией космических лучей Шафера.

А как потом на основе лаборатории был создан институт? Какое событие повлияло на его образование?

Рано или поздно институт должен был появиться – росло количество исследований, рос штат сотрудников лаборатории. Но вообще в 1957 году был так называемый Международный геофизический год – МГГ. И в этот год во всем мире прошло много мероприятий, приуроченных к этому событию. Наша страна также не осталась в стороне – открывались новые станции и лаборатории. И в этой связи Шаферу выделили 30 штатных единиц для развития направления, над которым он работал. Но председатель президиума якутского филиала Академии Рожков их у Шафера, скажем так, отобрал и привлек при помощи этих новых штатных единиц других молодых сотрудников в филиал на другие направления. Но, тем не менее, у Шафера работа шла полным ходом и она не могла остаться незамеченной. И решение о создании института было принято. Сначала Госкомитет по науке и технике, затем АН СССР, а потом Сибирское отделение АН утвердили это решение. Это было в 1962 году и как раз тем летом, впервые в Якутске, проходила Всесоюзная конференция по космическим лучам. И Юрий Георгиевич в районе Мерзлотки организовал большой банкет для гостей конференции и как раз там, в торжественной обстановке, всем было объявлено решение о создании института.

Что изменилось при смене статуса?

Я бы не сказал, что сразу что-то поменялось. Новое здание института появилось более чем через десять лет, а до этого мы располагались в здании бывшей церкви. И гости, кстати, почти всегда шутили о том, что мы изучаем небо, сидя в бывшей церкви.

Вообще могу отметить роль Госкомитета по науке и технике в поддержке развития науки в то время. Этот комитет объявлял конкурс и наш институт, в свою очередь, брал одно из направлений. И главным образом благодаря этому была возможность увеличивать штатные единицы. Например, на какую-то работу мы брали 15 сотрудников и если по завершении результаты оценивали положительно, то эти люди оставались в штате.

И вот так мы потихоньку росли. Оборудование постепенно закупали. Вспоминаю, как в 1963 году у нас появилась первая ЭВМ, очень передовая для того времени, так нам тогда казалось во всяком случае. Причем такая же машина была у университета, и мы совместно создали вычислительный центр.

А какими вычислениями занимались?

Во первых, надо остановится на том, что сам вычислительный процесс был очень трудоемким. Эта была довольно примитивная аппаратура - совсем не такая, как сейчас. Даже вот этот телефон (Гермоген Филиппович берет в руки смартфон) наверно более производительный, чем те огромные вычислительные машины. Мы занялись не решением, а именно обработкой данных. То есть те данные, которые мы получали с наших приборов, мы потом обрабатывали на этих ЭВМ, при помощи специально созданной программы.

Потом мы, кстати, замахнулись на очень дерзкое предприятие – сделать сферический анализ данных с приборов наблюдения со всего мира! Эта сеть занималась регистрацией космических лучей, и данные с них поступали в мировые центры данных, которых было три - в Москве, Токио и еще один где-то в Америке. И на основе этих данных мы делали некую фотографию распределения космических лучей по земной поверхности. И наш институт тогда был единственным в мире, кто это делал. Это была вторая половина 60-х.

А если объяснить какой-то практический смысл от этих наблюдений. Или это то, что называется, чистой наукой?

Практического смысла нет. Это чисто научная проблема. Но абстрактная наука только на первый взгляд бесполезна. Физикам космических лучей удалось довольно далеко продвинуться. И могу сказать точно, что у нас в стране эту проблематику знают лучше кого бы то ни было в мире.

Таким образом, можно, наверно, вспомнить об основных достижениях института за все эти годы.

Я обозначу главные. Во первых, это конечно, установка ШАЛ, которая регистрирует частицы сверхвысоких энергий. В свое время эта установка была крупнейшей в мире, а в Советском Союзе вообще была единственной. Но это все уже в прошлом – теперь в мире есть, конечно, более мощные установки. Но по каким-то параметрам наша еще отличается в лучшую сторону от своих аналогов. Сейчас похожую установку создают в Тункинской долине, Иркутской области. Если говорить о других достижениях, то, конечно, нужно сказать о подземном комплексе телескопов, созданных Арианом Кузьминым, которые регистрировали суточные вариации космических лучей. И благодаря этому комплексу удалось установить, что с одной стороны космических лучей больше - это называется анизотропией. И, соответственно, было придумано, как обрабатывать эти полученные данные. Эту анизотропию измеряли и в других станах, но наиболее точно это делали мы. Но это открытие поставило и другой вопрос – почему космических лучей с одной стороны падает больше. Было высказано много гипотез. Но правильный механизм открыл ваш покорный слуга. Примерно в тоже время это открытие сделал один американский ученый, но мои работы вышли немного раньше. Дальше я добавил в одно уравнение, которое лежит в основе физики космических лучей, один важный элемент, который позволил впоследствии объяснить еще и природу возникновения космических лучей. И это уравнение используется уже полвека во всем мире.

Исследования мирового уровня…

Да, можно так сказать. И продолжил это все уже Евгений Бережко (чл.-корр. РАН, д.ф.-м.н, директор института 1997-2015 - прим. автора). И он создал современную теорию, которая описывает все эти процессы и в частности возникновение космических лучей. И он тоже опередил коллег из других стран.

Причем над этой задачей работали и американцы, используя суперкомпьютеры, а он сделал это все на небольшом бытовом компьютере, придумав очень эффективный алгоритм. Это было в начале 90-х и эта работа имела довольно серьезный резонанс. Я даже вспоминаю одну историю, связанную с этим открытием. Во время одной из поездок Евгения Бережко за рубеж на научную конференцию один известный английский академик ехал с ним в поезде в аэропорт и сказал ему, что гордится, что едет с настоящим триумфатором.

А если в общем обозначить «золотые годы» института? Когда, на Ваш взгляд, было это время?

Это без сомнений конец 80-х. Объясню почему. Ряд открытий, хоть они и были сделаны раньше, пользу стали приносить только в этот период и нас, в свою очередь, стали замечать и с нами стали считаться. И как раз Евгений Бережко в то время стал членом международной комиссии по космическим лучам и был в ней единственным представителем России. Тогда вообще рост шел по всем показателям. Даже количество сотрудников тогда у нас достигло своего максимума – около 500 человек.

А вот вы говорите "конец 80-х". А разве кризисные явления в экономике институт не затронули?

Проблемы стали появляться. Но у института, благодаря Шаферу, помимо чистой науки, было много работы и с промышленностью. Космос ведь был в те годы ареной некого соперничества и поэтому наши работы очень были нужны. Причем мы продавали исключительно наблюдения и выводы. И вот поэтому мы получали каждый год свой бюджет в Академии наук, но помимо этого институт получал еще примерно столько же, и даже больше, от хоздоговоров. И в сумме получалось так, что ИКФИА зарабатывал столько, сколько все остальные институты Якутска вместе взятые. Но потом, конечно, случился этот обвал. Сначала прекратились хоздоговора, потом перестали платить за постановку аппаратуры на спутники, чем мы тоже занимались и так далее. Тогда мы, конечно, думали, что это трудные времена, но сейчас понимаем, что это было только началом трудных времен.

Да, только начало трудных времен. Последние годы стали далеко не лучшими для всей российской науки и для ИКФИА в том числе. Мы разговаривали с вами подробно на эту тему полтора года назад. Сейчас как обстоит ситуация?

Скажем так, финансовое состояние института ухудшается год от года. Но это происходит, конечно, не только с ИКФИА. Некоторым институтам удается находить какие-то деньги с помощью контрактов, но в нашем случае «продавать космос» уже некому. И стоит признать, что нам приходится трудно.

Тем не менее, мы участвуем в научных конкурсах и выигрываем гранты. Также, совсем недавно, в 2015 годы мы запустили, наконец, в Тикси ракетный полигон. Причем этим проектом занимался еще Шафер. Тогда же к началу 90-х полигон уже был готов, но СССР распался и мы не успели сделать первого запуска. И этот полигон стоял почти 25 лет, в ожидании своего первого запуска. Сам полигон, надо признать, уникальный и единственный такого назначения в нашей стране.

А чем уникален этот полигон?

При помощи запуска этих ракет изучается ионосфера. То есть запускается ракета и она распыляет определенное вещество и благодаря этому, делая наблюдения с Земли, можно более четко понять некоторые свойства ионосферы. В США такие пуски делают уже давно, а мы вот только начали.

Все же есть какие-то положительные сдвиги, хотя и незначительные.

Есть, конечно. Наша установка ШАЛ также по-прежнему является единственной в России, ее обновляют, поддерживают в современном виде. Она уже не первая в мире, но все же ее аналогов у нас в России больше нет. Но если говорить в целом, то дела, конечно, идут не очень. У нас и сотрудников сейчас меньше 200. Некоторые направления просто убрали, то есть закрыли целые лаборатории. Или, например, из трех лабораторий сделали одну.

В общем, я могу сказать так – это даже не какая-то злая воля, например, того же ФАНО – это все последствия того политического курса, который был взят руководством страны. И при этом курсе Россия в экономическом отношении начала испытывать большие трудности. Телевидение нам показывает, что жить стало лучше и наука развивается, но на самом-то деле все совсем не так.

И что делать в таких условиях, на Ваш взгляд?

Институты, в недавнем прошлом имевшие выдающиеся достижения, накопили значительный потенциал и теперь могут довольно продолжительное время производить новую научную продукцию, даже на минимальном финансировании. Очень важно, что мы сохраняем способность следить за развитием науки во всем мире и критически оцениваем те или иные научные достижения. Но если такая способность будет утрачена, придется начинать все с начала. Конечно, создавать научные прорывы, ставить новые эксперименты можно только в благоприятных условиях. Придётся ждать, когда такие условия возникнут.

А надежды какие-то есть? Поскольку были разговоры о том, что будут финансироваться не целые институты, а лаборатории, и то на конкурсной основе.

Был проект распределения финансов на конкурсной основе и такой положительный опыт есть и на Западе.

Но у нас забывают о том, что сначала нужно на голодном пайке накормить всех, а вот масло на хлеб намазать только нескольким. А у нас думают, что можно вообще ничего не давать, а только этим нескольким дать масла с хлебом. Но вот сейчас, кажется, как раз приходит понимание, что минимум нужно дать всем.

Конкурсы должны быть - они проводятся, хотя и участников стало больше и выиграть их становится все сложнее. Базовое финансирование вроде пока есть, хотя его потихоньку год от года сокращают. Но в то же время от директора требуют выполнения так называемых майских указов президента Владимира Путина – нужно, чтобы зарплаты росли и так далее. Выходом является более активное участие в конкурсах на научные гранты. Будет работать известное правило – «Кто утонет, тот не моряк».

Все же не могу не обойти стороной Ваш юбилей. Я уже спросил о «золотом периоде» института, а когда был Ваш «золотой период»?

Я думаю, что наши периоды совпали. Именно тогда, в конце 80-х, я находился на пике своей научной деятельности. Потом уже у меня было много административной работы, работы в президиуме нашей академии и так далее. Тем временем неминуемая смена поколений обозначила новых лидеров. Работы по проблеме ускорения космических лучей многие годы возглавлял член. корр. РАН Евгений Бережко. Теперь теорию ускорения продолжает Леонид Ксенофонтов, известный за рубежом специалист и эксперт в этой сфере.

А Вам не хотелось уже спокойно уйти на пенсию, писать мемуары?

(Смеется). Про мемуары мне уже намекали и, кстати, я немного уже стал ими заниматься вместе с Никитой Гавриловичем Соломоновым. Он мне предложил написать книгу об истории науки Якутии. И это надо делать, конечно.

Но все же смысл моей жизни – это наука, то есть непосредственно что-то делать. У меня есть проблематика, которой я уже продолжительное время занимаюсь, хотя и не так быстро, как прежде. А решение новых задач доставляет удовольствие.