Людмила Титова: Нужно прийти в театр и сказать – «Я могу!»

YAKUTIA.INFO. В Якутске находится руководитель Шестой якутской студии Щепкинского театрального института, народная артистка России Людмила Титова. Она является одной из ведущих актрис Малого театра, где служит более 35 лет. Этот визит можно назвать ознакомительным.

В Якутске Людмила Титова посмотрит несколько спектаклей Саха театра и Театра Олонхо. Именно в эти театры после окончания «Щепки» будут направлены ее нынешние студенты. Для актрисы, по ее словам, это первый опыт работы с национальной студией. В интервью «Якутия.Инфо» Людмила Титова рассказывает о своих первых впечатлениях от Якутии, о работе со студентами и о том, как хорошая школа важна для артиста. И, разумеется, о театре.

— Конечно, я пока мало чего видела. Но меня пока вот эта самость, «настоящность» (саха — прим. авт.) поражает. Я это видела и в театре, и у своих студентов. Эти корни — они непридуманные, они не играют. И вот это удивительно. Много сохраняется. У нас тоже фольклор есть. Но это такой театр в театре. Вот не особенно в это верят, но могут сыграть. Иногда лучше, иногда хуже. А вот здесь все по-настоящему. И в этом есть сразу энергия. Сужу и по обряду и общению с людьми. И такая вера в это.

— Искренне?

— Абсолютно. И это подкупает. Хочется быть получше, почестнее. Соответствовать этому.

— Русский народный костюм надеть.

— Можно и без костюма. Но дух здесь ярче, он больше проявлен. Хочется прикоснуться. Это земля, это корни. Сейчас происходит некоторый поворот к этому. И думаю, что к этому придут.

— Что скажете о первом спектакле, который вы увидели в Саха театре? «Желанный голубой берег», как вы знаете, постановка легендарная.

— Мне показалось, что спектакль не только не утратил своего человеческого посыла, но он очень современный. При том, что казалось бы, прошло столько лет. Но по степени воздействия, даже по постановочным моментам, спектакль не уступает по своей интересности и современности новым спектаклям.

Он сумел остаться и постановочным и при этом психологическим театром. Из старых я могу вспомнить такого уровня Равенских, который со Смоктуновским делал «Царя Федора».

— К сожалению, имя Равенских мне не знакомо.

— Это был великий режиссер. Он сделал ряд выдающихся спектаклей. У театра стояла конная милиция, поскольку просто даже подойти к театру было невозможно. И в этих постановках все было просчитано, у режиссера все было готово. Где, кто должен стоять. И вчера я это увидела. Лодка так сильно воздействует. И я слышу зрителей, которые переживают. Это живое, которое переходит через рампу. И это цель, к которой стремится любой психологический театр. Мне очень понравился спектакль.

— Примечательно, что в день показа был Международный день воды. Конечно, это случайно получилось, но в случайностях есть свои закономерности. Насколько я знаю, вы впервые работаете с национальной студией. В «Щепке» много подобных студий?

— Да, национальных студий довольно много. Но если раньше это были заказы республик, то теперь с этим сложнее стало.

— И это все были будущие артисты национальных театров? То есть которые играли не на русском.

— Да. Но на русском работа, конечно, тоже идет. Мы делаем часть отрывков на якутском, а часть на русском.

Считаю, что не нужно отказываться от того, чтобы ребята играли и на русском языке. Потому что потом это даст им свободу. Свободу в проявлении. Двуязычность развивает интеллект по-особенному.

Они довольно неплохо говорят на русском. Правда, не все. Вот, например, мы делали один отрывок из Шукшина на русском. И там было одна такая придумка. В общем две девушки на телеге и одна из них, Айта, играла фельдшера. Мы придумали небольшой монолог, которого не было у автора. Я попросила именно Айту написать монолог. Причем сказала, чтобы он был на якутском. То есть она якутка и по сюжету приезжает в Алтайский край. И вот когда она уже не может больше говорить на русском, то переходит на родной язык. Это имело потрясающий эффект. В зале это оценили. Она очень хорошо все делала. А потом закончила словами «Эх..вы» и ушла (улыбается). Ребята могут говорить на русском и тут же переходить на якутский. Режиссер Адольф Шапиро говорит, что вчера вы играли по другому, и получает ответ: «Я не канарейка, чтобы петь одну и ту же песню». То есть я хочу сказать, что у них появляется свобода, воздух. И я очень рада, что они говорят на русском и якутском.

— Как вы понимаете, когда они говорят на якутском? Вдруг текст забыли.

— У нас есть куратор Лена Васильевна, которая переводит. И потом сначала мы все-таки делаем на русском, а потом уже начинаем работать с переводом. А так, конечно, мне ничего не понятно.

— Можно какие-то интернациональные слова разве что уловить.

— Да, но у Островского таких нет.

— В чем, на ваш взгляд, специфика этих ребят, кроме того, что они говорят на другом языке?

— Мне кажется, что у них есть такая абсолютная послушность и вера в то, что ты говоришь, и нужно стараться сделать так. И пока не кричат, что-то не понимают и что им что-то не нравится.

— То есть обучаемость.

— Да. Конечно, не все получается. У кого-то лучше, у кого-то не очень. Но могу сказть, что у них есть то, чему нельзя научить – это органика.

— Отмечают это качество.

— Да, они очень органичны. Не могу сказать, что они безэмоциональные. Хотя когда я пришла впервые, то спросила: «А они вообще в жизни то плачут?». Оказалось, что да. И вообще очень стараются. После вчерашнего спектакля я поняла, что мы с ними движемся в правильном направлении.

Я им объясняю, что у них не будет времени, когда они придут в театр, учиться и доказывать, что они могут. Пройдет десять лет, придут другие и им скажут: «Вы уже старые — идите, отдыхайте». Поэтому нужно прийти в театр и сказать – «Я могу!».

Могу плакать, смеяться, я очень эмоциональная. Просто выйти и сделать. Поэтому нужно так раскачать свою психику, чтобы очень быстро реагировать. Безруков, например, не просто так возник. На пять минут сценического времени он десять раз плачет. Он умеет. И поэтому востребован. Женя Миронов тоже все может.

— Другие тоже, наверно могут. Но эти одни из самых медийных.

— Но они действительно умеют.

— Повестка дня у нас, к сожалению, коронавирус. Как прошли коронавирусные осложнения в театре и институте?

— В театре мы довольно рано ушли на карантин. И открылись в августе. Играли для 25% зала. И это было страшно. У нас огромный зал. И видеть эти зияющие пустоты неприятно. Но мы работали, репетировали, даже на гастроли ездили. Но сейчас зритель вернулся. Попасть в театр невозможно. Но пока у нас 50% заполняемости. Билеты подорожали. Мы ждем, когда можно будет видеть больше людей. А поначалу зритель боялся.

— Так, а институт, как группа?

— В основном онлайн. Самое страшное в этом — онлайн-танец и сцендвижение. С лекциями-то все понятно. Даже монологи можно было делать онлайн. Самое хорошее — это то, что они сейчас на втором курсе наконец увидели зрителей. А для артиста это очень важно. Они должны видеть зрителей.

— Не разболтались за онлайн-период?

— Нет. Очень стараются. И быстро набирают. Хотя пропущено было многое. Над сцендвижением главным образом нужно работать. Но их педагог говорит, что они очень способные, пластичные. Движок хороший.

— Вы сами много ходите на спектакли других театров? Современная режиссура вам интересна? Бутусов, Серебренников.

— Бутусова очень люблю. У Серебренникова мне нравились его ранние спектакли. Например «Господа Головлевы» во МХАТе – чистый психологический театр. А потом то, что у себя он стал делать… Пусть будет! Только не нужно уничтожать все остальное. У нас беда в том, что если начинается пиар какого-то спектакля, то говорят, что все остальное плохо.

Кажется, Алексей Герман-младший сказал: «Зачем уничтожать хорошее традиционное, ради плохого авангарда?». И это главным образом критики делают. Они начинают говорить – «Вот это да, а остальное мертвое».

Мне, например, и у Богомолова спектакли нравятся. Но у него так – если вы не знаете, что написал Островский, то из его постановки вы об этом и не узнаете. Это совершенно другое произведение получается. Фантазия на тему. И должно это быть для каких-то подготовленных людей.

— У вас в Малом театре все-таки такой классический театр.

— Молодежь к нам тоже ходит. Или вот, например, есть такая критик Марина Давыдова, которая любит как раз Богомолова и Серебренникова. Однажды она пришла к нам на спектакль «Мария Стюарт». Он ей не понравился. Но в то же время она сказала про мой монолог, что хорошая актерская игра – лучшее средство от рутины.

Играйте хорошо. И тогда будут говорить – да, это классика, но сыграно классно.

Был такой спектакль у нас — «Правда хорошо, а счастье лучше». На сцене две старухи сидят, а оторваться было невозможно. В этом сила таланта. И не нужно раздеваться догола.

— В чем, на ваш взгляд, заключается миссия Щепкинского училища?

— Мне кажется, что миссия всех театральных ВУЗов — сохранить традиции русского психологического театра. Если ты исповедуешь это, то будешь востребован везде, поскольку умеешь все. Был такой артист Игорь Ильинский, который играл в театре Мейерхольда. А потом пришел в Малый. И он мог все. Щепкинские работают в разных театрах – и у Богомолова, и у Могучевого. Они умеют все. Не бывает такого — воспитать артиста для театра Богомолова. Если артист может играть в Малом тетре, он может играть в любом. Дайте артисту режиссера и он сыграет все.